Литература

Время Востока и Запада

9 ноября 2014

6917

Концепт «времени» и изменения его восприятия в бурятской культуре.

Время Востока и Запада

Photo © Buryad-Mongol Nom

Традиционная бурятская культура, будучи частью монгольского мира, а еще шире — центрально-азиатской цивилизации, характеризуется циклической моделью восприятия времени. Время представляется как «круговорот» («время-круговорот»), что реализуется в языке с помощью таких выражений, как сагай эрьесэ — «круговорот времени», саг дүхэриг — «круг времени», саг жэлэй сахариг — «колесо года-времени», сагай хүрдэ — «колесо / барабан времени» (хүрдэ — вертящийся молитвенный барабан), дүрбэн саг — «четыре времени» (времена года), саг тооно — «время тооно» (округлое отверстие дымохода в юрте, по которому измерялось время). Название еженедельной газеты, издаваемой на бурятском языке «Дүхэриг» (колесница, колесо) также ассоциируется с круговым движением.



Циклическое восприятие времени связано с повторяющимися явлениями природы (движением светил, сменой времен года, погоды и т. д.), в соответствии с которыми человек вел свой образ жизни. Понятия погоды и климата в бурятском языке также связаны с понятием времени: саг агаар — «время-воздух, погода», саг уларил — «время-климат, климат». Единственная метафора, которая могла бы служить свидетельством наличия линейного представления о времени реализуется в выражении сагай урасхал — «течение времени». Однако это может быть связано не с направленностью движения, а с самим движением, изменением и перетеканием из одного состояния в другое: саг хубилна — «время меняется, меняет свое состояние». Время в наивном понимании всегда ассоциируется с движением, объектом, перемещающимся в пространстве, подобно солнцу, луне или даже стрелке на циферблате или биению сердца, поэтому любой инструмент измерения времени обладает движущимися частями. Время в быту монгольских народов измерялось движением дневного света в юрте и сегментировалось в образе двенадцати животных. При этом время соответствовало определенному действию: доению коров, приготовлению пищи и т. д. Интересно, что в произведениях устного народного творчества не обнаруживается ни слова о чистом времени. Концепт времени воплощается путем перечислений действий и названий места действия.



Отдельные периоды времени ассоциируются с определенными действиями: наадан дээрэ нахилзаха хэрэгтэй, хурим дээрэ хотолзохо хэрэгтэй — пер. на «играх нужно играть, на свадьбе нужно веселиться»; даарахада даха хэрэгтэй, дайлалдахада хуяг хэрэгтэй — пер. «в холодное время нужна доха, во время войны нужна броня». Другая обширная группа пословиц выражает неизбежность событий временных циклов: сагайнгаа ерээ hаа, сахалишье губшуурта ородог — пер. «когда приходит соответствующее время, даже чайка попадет в сети»; сагайнгаа ерэхэдэ, саhаншье хайладаг — пер. «когда приходит соответствующее время, даже снег тает»; үхэхэ хулгана унтаhан миисгэйн hүүл зуужа наададаг — пер. «мышь, для которой пришло время умирать, идет играть с хвостом спящей кошки». Хотел бы того человек или нет, но его жизнь вписывается в движение определенных циклов. Не соответствовать этим циклам считается неправильным: үтэлhэн хойноо сэбэрээ бү дурда, үгырhэн хойноо баянаа бү дурда — пер. «не вспоминай о своей красоте, после того как состарился, не вспоминай о своем богатстве, после того как обеднел»; үүдэн шүдөө унаhан хойно залууб гэhэнэй хэрэггүй — пер. «не пытайся быть молодым, если у тебя уже выпали передние зубы».



Определенность временных циклов требует выработки такой черты характера как «даамай», включающей в себя такие понятия, как терпение, обдуманность, выжидание, размеренность, а также мудрость и достоинство: адаг эрэ арба хубилха — пер. «худший из мужчин меняется десять раз» (десять раз меняет свое мнение) — сила мужчины, как бы, заключается в умении удержаться в этом круговороте. Динамическое восприятие мира находит свое воплощение в представлении о вселенной, подверженной постоянным изменениям и превращениям, называемой носителем бурятского языка сансар, оршолон, үнгэтэ юртэмсэ. Понятие оршолон (г) (бренный мир, сансара, вселенная) в своей сущности обозначает некое циклическое движение: вращаться, кружиться, вертеться. Другое понятие үнгэтэ юртэмсэ также обозначает изменчивость, непостоянство материального мира: «Старики качают головами, глядя на череду лесовозов и скороспелых богачей: кто знает, что с ними станет в будущем, үнгэтэ юртэмсэ. Понятие санскритского происхождения сансар обозначает череду перерождений, круговорот бытия. Переводчик Ламрима А. Кугявичус заменяет данный санскритский термин русским словом круговерть для наиболее полного понимания его русскоязычным читателем. В этой картине мира сущностью является движение, динамика, постоянное становление и изменение. Двуязычные бурятские поэты, пишущие на русском языке, стараясь описать традиционное мироощущение бурят, неизменно обращаются к мотиву цикличности в своем творчестве:

Тем утром весенним,
когда вдруг умер столетний табунщик?
меж ставен его пятистенки
грачонок разбил скорлупу.


или

Мой дед выкашивал гектар травы на дню.
Весной он умер.
Я — внук его.
Эй, кто одолжит мне литовку?




Время — это метафора изменения пространства. Время в мировоззрении монгольских народов «неосязаемо, неконкретно, оно растворилось в пространстве», «не отделено от окружающего мира», «эфемерно, неуловимо», «растворилось во множестве образов». Вывод о нераздельности времени и пространства находит отражение и в языковых формах, в которых то, что мы называем «временем», имеет пространственные характеристики. Для примера приведем небольшое стихотворение Лопсона Тапхаева:

Элинсэг хулинсагнуудмни,
Эртэ дайдын түрэлнуудмни
Эльгэ зүрхэмни асуунал:
Ямарнууд ябаабта, юу дабаабта?
Дүрэ шарайетнай хэншье зураагуй, мэдэнэб.
Сагай хүрдэ эрьюлжэ таанараа бэдэрнэб,
Олдоногүйт, ойдомни багтанагүй.


что значит в переводе:

Предки мои,
Мои родственники из раннего мира
Сердце мое спрашивает:
Какими вы были и через что прошли?
Никто не рисовал ваши лица, знаю
Гоняясь за хурдэ (барабаном / круговоротом) времени, ищу я вас
Не могу найти — не могу поверить в это.


(Здесь и далее пер. автора статьи)



Время антропоцентрично, т. е. определяется положением человека в этом условном временном пространстве, где прошлое локализуется впереди человека, в пределах его зрительного охвата; будущее находится сзади, вне пределов обозрения, поэтому неизвестно. Урда саг, урданай, урид, (также өмнө), урдын урда саг — урда обозначает нечто, находящееся впереди. Во временных категориях урда соответствует прошлому, былому, однако в отличие от европейского восприятия прошлого оно не находится позади, соответственно, не может концептуализироваться в понятиях отсталый, непродвинутый и т. д. Европейское мышление в рамках линейного времени, направленного в будущее, реализует качественно иное отношение к прошлому. Линейное восприятие времени связано с христианством и потребностью локализации начала (сотворение мира) и конца (Второе пришествие Христа). Также возникновение данной модели связано с изысканиями Святого Августина. Дальнейший импульс для распространения этой модели дало изобретение механических часов. В результате такого однонаправленного поступательного движения зарождаются такие категории, как прогресс, развитие, с другой же стороны — такие, как примитивность, первобытность, отсталость, элементарность, а также варварство, дикость, которые применяются по отношению к прошлому.

Время представляется как «круговорот» («время-круговорот»).
В отличие от линейного времени, качество прошлого пространства-времени урда обладает иными характеристиками. В соответствии с антропоцентричным взглядом на мир урда ассоциируется с югом (в отдельных случаях с востоком) и одновременно с передней стороной в пространственном и полуднем во временном измерении (соответственно, хойно — с севером, ночью и задней, тыльной стороной). События прошлого в пространстве-времени мерцают, проблескивают и исчезают из вида: саг үнгэрнэ, үнгэрhэн саг. Этот пространственно-временной вектор обладает наиболее позитивным семантическим содержанием, будучи связанным с растущим солнцем (нара ургаха / мандаха зүг — «сторона растущего/восходящего солнца»), а также южной локализацией мира предков. Южное направление в пространстве становилось главным условием выбора поселения, при этом локализация входа в жилище также была ориентирована на юг. А при захоронении сородичей выбирали сухие южные, юго-восточные, восточные склоны возвышенных мест, обогреваемые солнцем. Циклическая обращенность к прошлому формировала историческое сознание, зафиксированное в письменных документах. Каждый отдельный индивид воспринимал себя разветвлением генеалогического древа, основатели (как и все члены) которого непреложно почитаются. Предки элинсэг хулинсагууд, урданай буряадууд (буряты древности) неизменно наделяются самыми достойными качествами, становясь в сознании живущих людей священными символами. Язык и культура имеют ценность как наследие ушедших поколений: урда сагhаа түрэлхи хэлэн дээрээ хөөрэлдэжэ […] үндэhэн соёлоо хүгжөөхын түлөө оролдожо нягта наринаар сахин асарhан түүхэтэй. Признаем формальное несоответствие и наложение буддийских и небуддийских элементов мировоззрения, которые могут быть объяснены значением понятия религии в данной культуре. Однако при любом раскладе, в традиционном сознании неизменно сохранялся культ прошлого и некритичное отношение к нему.



Человек воспринимал себя как неотъемлемую часть временного континуума: үе (время, период, цикл, поколение) от слова үе — «сустав». Жить означало подчиниться движению повторяющихся циклов, знания о которых формировались предыдущими поколениями. Будущее хойно, как уже отмечалось, локализируется позади человека, поэтому не известно ему: хойто наhан — «будущая (досл. задняя) жизнь», хойто түрэл — «будущее (заднее) рождение»; «Хойто наhандаа ушараяа» — «Встретимся в следующей (задней) жизни» (название романа С. Эрдэнэ). Отождествление будущего времени и севера (в отдельных случаях также запада) сопровождалось спектром нежелательных значений: мир злых божеств, мертвых, заката, угасшего солнца. Будущее, оказываясь вне поля обозрения, вероятно, осмысливалось как неизвестное, приближающееся объективно: ерээдүй саг — «непришедшее время», ерэхэ саг — «время, которое должно прийти». Приближение какого-либо события выражалось фразеологизмом нохойн дуун ойротоо — «лай собак приближается», при котором надвигающееся событие находится вне поля зрения субъекта. Другие примеры отражают особенности векторной направленности событий: Даша үбгэнэй наһа бараһанай хойно, үнишье болоогүй… переведем как «не прошло и много времени с тех пор, как умер старик Даша», однако филологический перевод должен звучать как «не образовался длинный отрезок времени позади того, как умер старик Даша». Причинно-следственные связи имеют иную пространственную организацию и направленность, соответственно имеют иную семантику.



В бурятском мировоззрении субъект становится точкой отсчета, присутствие которого необходимо для реализации времени. Человек — константа; время же пространственно, и поэтому относительно и зависимо от субъекта.
Сравним бурятский фразеологизм с его английским переводом: гэмынь урдаа, гэмшэлынь хойноо — пер. his fault leads and his repentance follows. Несмотря на кажущееся соответствие двух версий, они отражают различное положение вещей. В бурятском варианте скрыт субъект, по отношению к которому локализуются два действия во временном пространстве: одно действие (ошибки) стоит впереди субъекта, а другое действие (раскаяние) позади. Английский вариант перевода отражает объективную последовательность событий на однонаправленной линейной временной оси: действие 1 (ошибки) идет вперед в будущем направлении, за которыми следуют действие 2 (раскаяние) в той же траектории. Поэтому в бурятском мировоззрении субъект становится точкой отсчета, присутствие которого необходимо для реализации времени. Человек — константа; время же пространственно, и поэтому относительно и зависимо от субъекта. С другой стороны, в языковых выражениях саг ябана (время идет), саг дүтэлнэ (время приближается), саг үнгэрнэ (время проходит, досл. пестрит и исчезает), саг ерэнэ (время приходит) реализуется метафора «время — движущийся объект». Уорф, рассуждая о субъективном времени индейцев хопи, говорил о динамичной природе их восприятия и выражения в языке. Некоторые параллели с примерами Уорфа можно найти и в бурятском языке: үдэшэлэн уулзаяа (встретимся вечером) дословно переводится как «встретимся, когда будет вечереть»; тиихэдээ (тогда) дословно означает «в то время, когда имело место это действие»; үүр сайхада уулзаяа — дословно «при белении утра встретимся»; боро хараанда (сумерки) — дословно «в чернении сумерек». Таким образом, принимая положение о цикличной модели восприятия времени и иной пространственной направленности времени по отношению к человеку, стоит задаться следующим вопросом: имеет ли смысл рассуждать о концепте времени в категориях прошлого, настоящего, будущего, если движение по кругу размывает их различие: прошлое становится будущим, будущее прошлым? Скорее всего, ответ будет отрицательным, т. к. система языка и выражаемого ею восприятия уникальна. Попытка «перевести», «перевыразить» знаками иной системы влечет за собой утрату ее хрупкой аутентичной сущности. Назвать урда саг «прошлым временем», а хойто саг «будущим временем» — значит автоматически искажать модель восприятия времени. Стоит также признать, что конструкт циклической модели отрывает время от пространства, что нельзя считать адекватным воплощением. Можно ли пересмотреть линейные концепции описания времени, которые отражены в теоретической грамматике бурятского языка, — вопрос слишком амбициозный, но открытый.

В бурятском мировоззрении субъект становится точкой отсчета, присутствие которого необходимо для реализации времени. 

Принимая положение о цикличной модели восприятия времени и иной пространственной направленности времени по отношению к человеку, стоит задаться следующим вопросом: имеет ли смысл рассуждать о концепте времени в категориях прошлого, настоящего, будущего, если движение по кругу размывает их различие: прошлое становится будущим, будущее прошлым?
Понятие времени, как и другие мировоззренческие категории, не является статичным и подвержено трансформациям, происходящим в обществе. Так, циклическая модель восприятия времени отложилась и в русском языке, где «начало» и «конец» произошли от общего корня «кон», т. е. «предел» между прошлым и настоящим или настоящим и будущим, который одновременно является и началом, и концом процессов. При этом, как уже упоминалось ранее, мы отказываемся от эволюционистских концепций примитивности циклического времени и считаем, что такая оценка возможна лишь с позиции линейного восприятия времени. Вместо этого, нужно попытаться понять реальность этой модели как уникального способа концептуализации и категоризации мира. То, что можно условно назвать временем «макромасштаба», по крайней мере, со времен написания «Сокровенного сказания монголов» (1240  г.) до наших дней отождествляется с циклами из двенадцати животных. Каждый цикл (12 часов, 12 месяцев, 12 лет и т. д.) имеет свое качество времени, обозначаемое цветом и стихией.



Советский бурятский писатель Ц.-Ж. Жимбиев пишет роман под названием «Гал могой жэл» (1980), известный на русском как «Год огненной змеи», описывающий события в бурятском улусе, для которых указанный неблагоприятный год (1941) ознаменовался началом Великой отечественной войны. Автор статьи, будучи студентом, имел честь работать с бурятским писателем Д. Цырендашиевым, который также неоднократно высказывал опасения по поводу тогда еще предстоящего, а сейчас уже настоящего года Черной водной змеи (Хара уhан могой жэл). По его мнению, качество этого цикла имеет неблагоприятные характеристики для человечества: аналогичные временные расклады в прошлом сопровождались наступлением трудных времен (шэрүүн саг): революция 1905-го года, революции 1917-го, коллективизация 1929-го, начало ВОВ в 1941 г., смерть Сталина в 1953 г., реформы 1989-го. С наступлением нового цикла по восточному календарю буряты узнают у лам, из газет, телевидения, интернета характеристики этого времени. Так, в интервью с Радна-ламой, опубликованном на сайте республиканской газеты, можно прочитать предсказания на текущий (2013) год, настрой которых идентичен мнению Д. Цырендашиева: «Достаточно вспомнить, что в год Железной Змеи, в 1941 году, началась Великая Отечественная война. Ожидаются сложности в высоких политических кругах, могут быть раздоры и трудности среди политиков…». Исторические события, по большому счету, воспринимаются как не зависящие от воли людей, а уж тем более от отдельных личностей. Бэрхэ саг (тяжелое время), хатуу саг (твердое время), шэрүүн саг (шершавое, грубое/жестокое время), сэбүүн / сэмүүн саг (холодное время, время катаклизмов), хүшэр / хэсүү саг (трудное время), муу саг (плохое время) — определения, к которым прибегают буряты для описания событий ХХ века. Не зря определения качества исторических событий реализуются в эпитетах, совпадающих с эпитетами погодных изменений и метафоры «время-погода»: хатуу үбэл — хатуу саг — «трудная весна — трудное время» (или «твердая весна — твердое время») и т. д. Как изменения погоды, наступающие независимо от воли людей, так и история со всеми бурными событиями проносится вихрем над человечеством. Личности, группа лиц, которые в западном мышлении несут ответственность за те или иные события, в традиционном бурятском понимании являются лишь бессознательным инструментом в руках невидимой объективной силы времени.



Бурятские современники Сталина, характеризуя его, ограничивались словами типа «хатуул хүн байhан» (он был жестким человеком), а катастрофические по масштабам трагедии того периода оправдываются приходом трудного времени сэмүүн саг: «тиимэл шэрүүн саг байhан ха юм» — «просто время было такое жестокое» (досл. «шершавое, грубое»). Изменения времени недоступны влиянию людей, поэтому в этом сознании не могут передаваться оценочными и сослагательными категориями. В этом контексте имеет вес лишь накопление всеобщей добродетели — буян. Упомянутый ранее Д. Цырендашиев рассказывал мнение бурят об исходе Второй мировой войны: «Хүн зоной буян ехэтэй байгааhань дайн удаан болонгүй дүүрэхэ гэhэн үгэ хэлэгшэ» (Поговаривали, что если люди накопят достаточно «буян» (добродетели), то война будет длиться недолго). Тем не менее, цикличность, повторяемость процессов благодаря опыту прошлого позволяет приблизительно предугадать их качества и подготовиться к ним. Как утверждает Радна-лама: «Молодые люди в год Змеи будут подвержены болезням, людям пожилого возраста стоит уделить внимание своему давлению. В этом году будут преуспевать творческие люди, личности, способные быстро меняться, проявляющие ум и мудрость». Традиционная циклическая модель времени не теряет актуальности, однако субъективное ощущение временных сдвигов имеет место в сознании носителей рассматриваемой культуры.



Женщина сорока семи лет вспоминает: «Мой дед (1900 г. р.) говорил: “Урданай сагта хүнэй ябууд үхэдэг саг ерэхэ гэжэ хэлдэг байhaн” (В прежние времена говорилось, что придет время, когда люди будут умирать на ходу). И когда начали чаще умирать от инфарктов и инсультов, он считал, что это предсказанное время пришло в связи с изменениями жизненных ритмов. В ускорившемся времени люди не чувствуют состояние своего тела, что ресурс организма истощился. По его словам, “мүнөөнэй саг түргэн ябадаг болоод байна”». Другая собеседница пятидесяти лет говорит: «Неспешное течение времени традиционной бурятской деревни представляется теперь уже утраченным раем». В обоих высказываниях мы видим восприятие времени как объективной данности, где люди по причине изменения его качества, а не по своей вине (!) подвергаются болезням, при этом с ностальгией вспоминая исчезающее чувство размеренности.

Изменения времени недоступны влиянию людей, поэтому в этом сознании не могут передаваться оценочными и сослагательными категориями. В этом контексте имеет вес лишь накопление всеобщей добродетели — буян.
Представители бурятской культуры находятся в ситуации изменяющейся мировоззренческой действительности на пограничье Евро-Азии. Примерами таких изменений в традиционном восприятии времени являются работы Хоца Намсараева, доступные в корпусе бурятского языка. Писатель вводит понятие шэнэ саг (новое время) в противопоставление хуушан саг (старое время), концепции которых являются отражением линейного мировосприятия. Можно сказать, что впервые прошлое оценивается в негативных категориях: хуушан сагай хуурмаг — «ложь старого времени», шэнэ сагай сэсэн — «мудрость нового времени»; «… энэшни иихэдээ үни сагһаа үргэлжэ ерэһэн үмсын хуушан байдал үгы боложо, орондонь Коммунис партиин ударидалгаар олоной хүсэн нэгэдэжэ, ерээдүй сагай ехэ хэрэгтэ зориһон шэнэ байдал гэдэгэйнь шэнжэ түхэл одоо энэ байгаа хаям». (Таким образом, сейчас мы видим новое время (ситуацию), в котором исчезают эгоистические старые порядки, тянущиеся (продолжаясь прибывшие) к нам из прошлых времен, уступая место великому делу будущего времени благодаря объединению сил большинства под руководством Коммунистической партии).



Интеграция бурятского сообщества в иную советскую действительность, заставляла принимать, наряду с другими новшествами, и иную модель времени. С этого момента можно говорить о «ментальной колонизации», когда народ официально принимая координаты линейного времени, локализирует себя в периферийных, «отсталых» этапах его развития. Интересная внутренняя дилемма выражается в стихотворении Намжила Нимбуева (1948–1971):

Мой старый дед всегда возил с собой
морщинистое рваное седло.
Чудак он был,
свихнувшийся рассудком.
И все ж седло я выбросить не смею.


Дед поэта, как олицетворение старой Бурятии со своими «чудачествами», уже непонятен современному внуку, однако он на «инстинктивном» уровне не решается окончательно отказаться от оставленного наследства. Изменяется отношение к прошлому — человек поворачивается к нему спиной; разрывается круг, оставляя прошлое в хвосте. Такой метафорой по отношению к собственной истории характеризуется не только бурятская советская эпоха, но даже и современное бурятское сознание.
Интеграция бурятского сообщества в иную советскую действительность, заставляла принимать, наряду с другими новшествами, и иную модель времени. С этого момента можно говорить о «ментальной колонизации», когда народ официально принимая координаты линейного времени, локализирует себя в периферийных, «отсталых» этапах его развития.



Подъем национального самосознания на современном витке истории в этнической Бурятии характеризуется ростом интереса к национальной культуре. Однако, интерес к языку, в отличие от других элементов культуры, отличается стабильным упадком. Наряду с «законсервированным» традиционным инструментарием в текстах современных песен на бурятском языке, особенно у молодых авторов, прослеживаются изменения, а точнее формальные кальки линейного восприятия времени, являющиеся в нашем понимании прямым отражением мировоззренческих сдвигов: холо байна цаг бага насанай үнгэргэж жэлээ, хара ара гэдэргээ, хара ара гэдэргээ («далеко находится время нашего детства, проживая года, оглянись назад, оглянись назад», Хатхур Зу). Автор текста мысленно умещает прошлое в пространстве позади себя, которое можно узреть, только оглянувшись назад, стараясь реализовать средствами бурятского языка новое мироощущение. Другие авторы, видимо, желая быть «ближе» к слушателю, а может от недостатка знания бурятского языка, используют неправильные смысловые конструкции типа олон үнгэрөө саг (пер. много времени прошло). Интересный пример неустойчивости понимания, а соответственно новизны понятия «будущее» привела сорокалетняя женщина лет, которая, будучи в монгольском пионерском лагере, силилась понять фразу на транспаранте «Хүүхэд манай ирээдүй» (бур. хүүгэд манай ерээдүй) и перевела ее для себя как «Наши дети еще не пришли». Озадаченная странным содержанием фразы, позднее она выяснила, что она гласила всего лишь «Дети — наше будущее». Понятие «будущее» в бурятском языке имеет форму ерээдүй саг (пер. будущее время, досл. не пришедшее время). В связи с абсурдностью фразы «Yхибүүд манай ерээдүй саг» (Дети наше будущее, не пришедшее время), авторы усекли слово саг, придав причастию значение абстрактного существительного, что, однако, не сразу было понято ею, несмотря на существование таких языковых форм как ерээдүйдэ (в не пришедшем), ерээдүйн (принадлежащее не пришедшему). Можно сделать вывод, что понятие будущего, реализованное в качестве объектной абстрактной сущности, является актуальным нововведением в языке. Язык чутко реагирует на общественные трансформации, что подтверждает его динамическую природу, однако в условиях реверсивного билингвизма происходит прогрессивная фоссилизация его ресурсов.



Воображаемое пограничье Евро-Азии проходит внутри бурятской общности, в прошлом представляющей часть «Азии» и неравномерно вовлеченной в пространство «Европы» на текущий момент. С одной стороны, принимаются координаты линейного европейского времени, с другой — интуитивно чувствуются и реализуются элементы циклического пространства-времени, воспроизводящиеся в традиционных ритуалах культуры и языке. Нельзя однозначно сказать, какая модель восприятия доминирует в сознании бурят, однако очевидная несинхронность восприятия времени может быть причиной внутриличностного диссонанса и межличностного конфликта. Кризис этнической культуры и языка сопровождается постепенной и неравномерной заменой когнитивной базы ее носителей, в связи с чем, не менее важно «запечатлеть» этот ускользающий мир, вместе с которым, к сожалению, уходят и его уникальные ценности.
Исследователи выделяют целый спектр концептов, претендующих на универсальный характер, среди которых неизменно присутствуют категории времени и пространства. В данной статье мы хотим определить в некоторые характеристики концепта времени в бурятском традиционном этническом сознании и определить приписываемый ему универсальный статус.



Воображаемое пограничье Евро-Азии проходит внутри бурятской общности, в прошлом представляющей часть «Азии» и неравномерно вовлеченной в пространство «Европы» на текущий момент. С одной стороны, принимаются координаты линейного европейского времени, с другой — интуитивно чувствуются и реализуются элементы циклического пространства-времени, воспроизводящиеся в традиционных ритуалах культуры и языке.
Астроном и антрополог Энтони Авени в книге «Empires of Time» отмечает, что в результате культурного и экономического доминирования Запада одной из немногих контрастных альтернатив этому мышлению является Китай с его уникальным представлением о времени и пространстве. В этом контексте не вызывает удивления существование множества работ, рассматривающих понятие времени в китайской культуре вне европоцентристских моделей. Подобные исследования представляют собой важные предпосылки исследования концепта времени в традиционной бурят-монгольской культуре. 

Литература

1176

«Я очага народного красная искра...»

По итогам конкурса «Уран зохёолой юртэмсэ» присужден грант на издание в 2023 г. поэмы Галины Раднаевой «Гуламтын гал» («Огонь в очаге») и цикла «Аян замай дэбтэрhээ» («Из путевых заметок»)