Литература
Прикосновение к мгновению, уходящему в вечность
19 августа 2021
694
Примером создания собственного образа-символа, на глазах читателя превращающегося в новый миф, является удивительное стихотворение Галины Базаржаповой «Сог—айлшан» («Гость—уголек»).
Это стихотворение по содержанию и форме может быть названо небольшой поэмой, настолько оно насыщено элементами повествования и драматического диалога.
Мать наказывает своей шестилетней дочери, чтобы она следила за очагом: «Айлшан ерэхэ, заатагүй ерэхэ, / Гал соош сог болоод согсойхо», — гэнэ эжым" [Антология бурятской поэзии «Сагай дүхэриг» «Круг времени», с.103]. «Гость придет, обязательно придет, / В огне угольком сядет на корточках», — говорит моя мать" (здесь и далее перевод наш).
Подобное поверье — считать торчащий уголек предвестником гостя — известно от монгольских степей до тяньшанских гор. У хакасов, например, есть легенда о девушке Коберджин—хыс, угнанной вместе со служанкой в Джунгарию и пустившейся в бега в сторону родных кочевий. С трудом они перевалили Алтайские горы и спустились в долину Абакана.
В это время, дома, мать Коберджин—хыс сидела, задумавшись, около очага. Вдруг среди горящих дров одна головня встала, словно человек. Согласно поверьям хакасов, следует в таком случае ждать дорогих гостей. Но мать, вместо радости, схватила головню, и со словами: «Разве может вернуться из неволи моя единственная дочь?», — бросила ее в корыто с водой. Коберджин—хыс как раз переходила речку. В тот момент, когда мать утопила головню в воде, ее дочь поскользнулась, упала и захлебнулась в речке. Служанка же благополучно переправилась на другой берег. Встретившись с матерью Коберджин—хыс, она поведала о несчастье.
Велико же было горе матери! С тех пор, по поверью хакасов, если среди горящих дров встанет головня, называемая «хоначы» (хоныхчы), т.е. гость (ср. бур. хоногшо «ночующий», хонохо «ночевать»), то эту головню надо накормить золой и уложить спать, укрыв одеялом из золы. В таком случае гости благополучно навестят дом. Подобный обычай известен тянь-шаньским кыргызам, где в качестве такой приметы служит севший в костре уголек.
Здесь родилась легенда о Коберджин-хыс
В стихотворении Г. Базаржаповой происходит следующий диалог между матерью и дочерью: «hү—е, эжы, харышoo!» — / гээд хашхарнаби, — / Согхон согсойгоо — айлшан буугаа, / Сохом иихэдэнь яахамниб?" / «Яаралгүйхэн, — гэнэ эжым, — / Ямбалан хүндэлэ, / Сай аягала, табаг таби, / Саана, наана хөөрэлдэ, / Хаанаhаа зорижо ябанаб, / Холын гү, ойрын гү?». «У—у, мама, смотри! — / кричу, — / Уголек сидит — гость пришел, / Что я делать буду?» / «Не торопись, — говорит мама, — / С почестями прими, / Чаю налей, угощенье поставь, / Степенно поговори, / Откуда он идет, узнай, / Издалека ли, близко ли?».
Девочка «угощает» гостя (уголек) и укладывает его «спать». Затем следует глубоко символическое по сути продолжение разговора: «Наян—Навааhаа хаш даа, / Наашанхи бэшэ хэбэртэй», — гэнэб. / «Наhатай гү, залуу гү?» — / Налгайхан эжым лаблана. / «Yбгэн даа, хөөрхы, ламбагай ха, / Yргэлжэ маани уншана», — гээд, / Yхибүүн минии харюусахада, / Yнэхөөр энеэдэтэй байhан ха" [с.104]. «Из Наян—Наваа, кажется, / Никак не из ближних мест», — говорю. / «Пожилой или молодой?» — / Вежливо мама уточняет. / «Да старик он, почтенный лама, / Все время молитвы читает», —/ Ребенка такой ответ / И впрямь всех рассмешил».
Детское сознание здесь соединяется с трезвостью взрослых, которые возникшую фантазию ребенка не воспринимают как «глаголящую» истину. Но образ-символ «сог—айлшан» («гость—уголек») сыграл объединяющую роль. Именно живое воплощение символа затронуло в душе девочки и в восприятии взрослых глубокие чувства, вызвавшие такой мгновенный отклик — ее фантазию, ее миф о путешественнике — ламе, пришедшем к ним в дом из легендарной древней прародины — Наян—Наваа, воспетой народом в песне, и реакцию окружающих людей.
Лама, Н.Рерих
Увиденный ею образ — «гость—уголек» вызвал такой душевный резонанс, что объединил людей в единый духовный организм, действуя силой духа, мифа, легенды, сказания, песни, заложенных в них. Это те самые истоки, к которым обращается человек, живущий в мире, где все взаимосвязано. И вот девочка прикоснулась к этому истоку, к мгновению, уходящему в вечность. И ее удивление и трепет от этого прикосновения — это и есть предчувствие высокой поэзии как чуда. Несомненно, перед нами «поэмное» событие, созданное Галиной Базаржаповой.
Произведение Г. Базаржаповой представляет собой синтез лирического и эпического. Активное вмешательство лирического «я» наблюдается с начала произведения. Это, во—первых, притяжательная форма слова «эжым» — «моя мама»; во—вторых, глаголы 1—го лица единственного числа изъявительного наклонения, например: «забилаад hуунхайб» — «сижу скрестив ноги»; «хүлеэхэ хүсэлтэйб» — «хочу дождаться»; «хашхарнаб» — «кричу», «айна хаб» — боюсь" и т.д.
Эпическое повествование уступает место драматическому диалогу дочери и матери, взаимодействие лирического «я» с эпическим образом—символом «сог—айлшан» («гостем—угольком») привносит в композицию кульминационный момент, а пафосу произведения придает особую напряженность. Лирическая взволнованность подчеркивается ритмической организацией стихотворения: восклицание, вопросы выделяются поэтессой ритмикой, имеющей художественно—выразительную функцию.
Новаторство поэта Галины Базаржаповой в том, что по своему мироощущению, пониманию жизни и социальному поведению ее лирический герой поднимается до эпического. Через образ-символ «сог—айлшан» («гость—уголек») эпическое (временное) начало обретает субъективную глубину, темперамент, пафос, а лирическое (субъективное) — свойство реального изображения явлений жизни, глубину философского обобщения.
Желая сохранить традиционные духовные ценности народа, активно используя фольклорно—мифологические основы при создании символической образности в лирических произведениях, авторы бурятских поэм добиваются синтеза лирического чувства и эпической, повествовательной интонации.
Мать наказывает своей шестилетней дочери, чтобы она следила за очагом: «Айлшан ерэхэ, заатагүй ерэхэ, / Гал соош сог болоод согсойхо», — гэнэ эжым" [Антология бурятской поэзии «Сагай дүхэриг» «Круг времени», с.103]. «Гость придет, обязательно придет, / В огне угольком сядет на корточках», — говорит моя мать" (здесь и далее перевод наш).
Подобное поверье — считать торчащий уголек предвестником гостя — известно от монгольских степей до тяньшанских гор. У хакасов, например, есть легенда о девушке Коберджин—хыс, угнанной вместе со служанкой в Джунгарию и пустившейся в бега в сторону родных кочевий. С трудом они перевалили Алтайские горы и спустились в долину Абакана.
В это время, дома, мать Коберджин—хыс сидела, задумавшись, около очага. Вдруг среди горящих дров одна головня встала, словно человек. Согласно поверьям хакасов, следует в таком случае ждать дорогих гостей. Но мать, вместо радости, схватила головню, и со словами: «Разве может вернуться из неволи моя единственная дочь?», — бросила ее в корыто с водой. Коберджин—хыс как раз переходила речку. В тот момент, когда мать утопила головню в воде, ее дочь поскользнулась, упала и захлебнулась в речке. Служанка же благополучно переправилась на другой берег. Встретившись с матерью Коберджин—хыс, она поведала о несчастье.
Велико же было горе матери! С тех пор, по поверью хакасов, если среди горящих дров встанет головня, называемая «хоначы» (хоныхчы), т.е. гость (ср. бур. хоногшо «ночующий», хонохо «ночевать»), то эту головню надо накормить золой и уложить спать, укрыв одеялом из золы. В таком случае гости благополучно навестят дом. Подобный обычай известен тянь-шаньским кыргызам, где в качестве такой приметы служит севший в костре уголек.
Здесь родилась легенда о Коберджин-хыс
В стихотворении Г. Базаржаповой происходит следующий диалог между матерью и дочерью: «hү—е, эжы, харышoo!» — / гээд хашхарнаби, — / Согхон согсойгоо — айлшан буугаа, / Сохом иихэдэнь яахамниб?" / «Яаралгүйхэн, — гэнэ эжым, — / Ямбалан хүндэлэ, / Сай аягала, табаг таби, / Саана, наана хөөрэлдэ, / Хаанаhаа зорижо ябанаб, / Холын гү, ойрын гү?». «У—у, мама, смотри! — / кричу, — / Уголек сидит — гость пришел, / Что я делать буду?» / «Не торопись, — говорит мама, — / С почестями прими, / Чаю налей, угощенье поставь, / Степенно поговори, / Откуда он идет, узнай, / Издалека ли, близко ли?».
Девочка «угощает» гостя (уголек) и укладывает его «спать». Затем следует глубоко символическое по сути продолжение разговора: «Наян—Навааhаа хаш даа, / Наашанхи бэшэ хэбэртэй», — гэнэб. / «Наhатай гү, залуу гү?» — / Налгайхан эжым лаблана. / «Yбгэн даа, хөөрхы, ламбагай ха, / Yргэлжэ маани уншана», — гээд, / Yхибүүн минии харюусахада, / Yнэхөөр энеэдэтэй байhан ха" [с.104]. «Из Наян—Наваа, кажется, / Никак не из ближних мест», — говорю. / «Пожилой или молодой?» — / Вежливо мама уточняет. / «Да старик он, почтенный лама, / Все время молитвы читает», —/ Ребенка такой ответ / И впрямь всех рассмешил».
Детское сознание здесь соединяется с трезвостью взрослых, которые возникшую фантазию ребенка не воспринимают как «глаголящую» истину. Но образ-символ «сог—айлшан» («гость—уголек») сыграл объединяющую роль. Именно живое воплощение символа затронуло в душе девочки и в восприятии взрослых глубокие чувства, вызвавшие такой мгновенный отклик — ее фантазию, ее миф о путешественнике — ламе, пришедшем к ним в дом из легендарной древней прародины — Наян—Наваа, воспетой народом в песне, и реакцию окружающих людей.
Лама, Н.Рерих
Увиденный ею образ — «гость—уголек» вызвал такой душевный резонанс, что объединил людей в единый духовный организм, действуя силой духа, мифа, легенды, сказания, песни, заложенных в них. Это те самые истоки, к которым обращается человек, живущий в мире, где все взаимосвязано. И вот девочка прикоснулась к этому истоку, к мгновению, уходящему в вечность. И ее удивление и трепет от этого прикосновения — это и есть предчувствие высокой поэзии как чуда. Несомненно, перед нами «поэмное» событие, созданное Галиной Базаржаповой.
Произведение Г. Базаржаповой представляет собой синтез лирического и эпического. Активное вмешательство лирического «я» наблюдается с начала произведения. Это, во—первых, притяжательная форма слова «эжым» — «моя мама»; во—вторых, глаголы 1—го лица единственного числа изъявительного наклонения, например: «забилаад hуунхайб» — «сижу скрестив ноги»; «хүлеэхэ хүсэлтэйб» — «хочу дождаться»; «хашхарнаб» — «кричу», «айна хаб» — боюсь" и т.д.
Эпическое повествование уступает место драматическому диалогу дочери и матери, взаимодействие лирического «я» с эпическим образом—символом «сог—айлшан» («гостем—угольком») привносит в композицию кульминационный момент, а пафосу произведения придает особую напряженность. Лирическая взволнованность подчеркивается ритмической организацией стихотворения: восклицание, вопросы выделяются поэтессой ритмикой, имеющей художественно—выразительную функцию.
Новаторство поэта Галины Базаржаповой в том, что по своему мироощущению, пониманию жизни и социальному поведению ее лирический герой поднимается до эпического. Через образ-символ «сог—айлшан» («гость—уголек») эпическое (временное) начало обретает субъективную глубину, темперамент, пафос, а лирическое (субъективное) — свойство реального изображения явлений жизни, глубину философского обобщения.
Желая сохранить традиционные духовные ценности народа, активно используя фольклорно—мифологические основы при создании символической образности в лирических произведениях, авторы бурятских поэм добиваются синтеза лирического чувства и эпической, повествовательной интонации.
